ГП, «Белый ноэль» для Incognit_A

[fluff-on]

был напуган и погорячился, возвращаю фик с новым названием

Автор: Джайа
Название: Белый ноэль
Персонажи: АД, ТР, разные Блэки и многие другие
Тип: (пре)слэш
Рейтинг: PG-13, но возможно станет выше
Статус: в процессе
Размер: миди
Саммари: роман классический, старинный, отменно длинный, длинный, длинный.
Статус: в работе

Комментарии

Комментарии, примечания и пр.:
 Levian, ты по-прежнему незаменимая муза))
по-прежнему возможны любые нестыковки с каноном, особенно в смысле дат — автор считает очень плохо
автор придерживается малопопулярной идеи, что во время второй мировой волшебники всё-таки страдали значительно меньше магглов

Написано для  Incognit_A:

заявка

Фик Дамблдор/Том Риддл. Хогвартс. 6-7 курс. Зимние каникулы. Тщательно скрываемый от всех юст со стороны Тома (он би, но не осознает этого и боится, себя считает натуралом). Альбус ни о чем не догадывается и пытается расположить к себе мальчика, приглашая поговорить. Том страшно боится, что Дамблдор слегиллиментит какую-нибудь его крамольную фантазию, но все равно каждый раз принимает приглашение. Внезапная развязка. И побольше духа рождества! )) В заказанном фике очень приветствуются отсылки ко всяким деталям этого исторического периода времени в маггловском мире.

Каждый год накануне зимних каникул они получали аккуратные записочки, извещавшие о том, что такого-то декабря их ждут в кабинете заместителя директора Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, чтобы подписать в присутствии двух членов Попечительского совета документ, удостоверяющий, что они в полном объёме получили причитающееся им как сиротам или детям из неимущих семей вспоможение. Первоклашек всегда смешило слово «вспоможение», старшие ученики часто чувствовали неловкость, когда под пристальным наблюдением двух или иногда трёх разряженных в бархатные мантии волшебников расписывались в нищете своих семей или своей собственной.
Каждый год — с 1938 по 1944 Том Риддл был вместе с ними. Он тоже каждый год получал это короткое, выведенное знакомым тонким почерком письмецо, каждый год зачем-то внимательно прочитывал его, хотя и знал, что ничего нового не узнает, а потом прятал между страниц своего дневника. Он вместе со всеми приходил в кабинет заместителя директора, здоровался с ним и с расфуфыренными представителями Попечительского совета и ставил свою подпись на длинном пергаменте, где перечислялось самым детальным образом всё, что скрывалось за глупым словечком «вспоможение». Но никогда он не смеялся и не испытывал неловкости. Разумеется, Том предпочёл бы обеспечивать себя сам, не полагаясь на чужую милость, но он не отвечал за своих родителей, за то, что мать была глупа, а отец жесток, да к тому же, он точно знал, что подпись, так старательно выводимая в конце документа, очень скоро потеряет всякую связь с ним, потому что это имя останется в прошлом.
Обычно их было несколько — двое или трое. Том хорошо помнил годы, когда вместе с ним в кабинет заместителя директора являлся неловкий, глупый, слишком высокий и неопрятный Рубеус Хагрид. Он всегда слишком громко благодарил всех взрослых и выставлял себя дураком перед попечителями. Те смотрели снисходительно, но, к искреннему недоумению Тома, только они. Хорошо, что потом Хагрида исключили.

— Ты в этом году один идёшь. Мне отец сказал, — заметил незадолго до начала каникул сокурсник Тома Альфард Блэк. Том небрежно кивнул. Он вспомнил, что отец Альфарда был самым расфуфыренным и заносчивым из всех попечителей. Наверное, поэтому самому Альфарду, к сожалению, не досталось вовсе никакой заносчивости. Представители древних чистокровных семей не должны вести себя так, как он. Это унижает сильней любой нищеты.
— Вообще-то эти сведения не разглашаются, — ядовито заметил Орион. — Дядюшка Поллукс забыл, а?
— Дальше Риддла мои слова не пойдут, — отмахнулся Альфард. — И дальше тебя тоже. Ты ведь не крыса какая-нибудь.
— Я мог бы передать отцу, что…
— О, конечно, ты мог бы оказаться крысой! — усмехнулся Альфард. — Твой отец просто помешан на том, что его авторитет главы семьи подвергают сомнению! Что у него всего-то пост в Министерстве, а у моего отца связи, дружба с Министром… а ведь он младше! Но это всё одно дерьмо, на мой взгляд. Хочешь, передавай.
Том листал книгу, стараясь не слушать перебранку Блэков. Эти двое были хуже шепчущихся о всякой ерунде девчонок. Том считал, что для женщин едва ли есть иной путь, помимо замужества и детей, но Орион и Альфард были мужчинами, волшебниками из древней чистокровной семьи. Неужели, они не понимают, какой глупой тратой сил занимаются, без конца выясняя, чьё положение выше?.. Но — Том на мгновение нахмурился, пытаясь удержать ускользавшую мысль, — их перебранка началась с чего-то важного, чего-то, что было приятно услышать.
— …и я не удивлюсь, что после такого тебя ждёт участь дядюшки Финеаса!
— Главное, чтоб тебя не ждала участь дяди Мариуса. А то, судя по результатам экзаменов, ты недалеко ушёл…
— А результаты экзаменов тебе тоже папочка говорит, да? Но уж на ТРИТОНах он тебе никак не поможет!
— За своими СОВами следи, боюсь, недосчитаешься… а уж с ТРИТОНами я сам справлюсь.
— Это ты недосчитаешься, Альфард!.. И не смей сравнивать меня с… с…
— Со сквибом, Орион. Слово забыл или произносить боишься?
— Ничего я не…
«Да помолчите же!» — мысленно приказал Том. По слизеринской гостиной словно ледяным сквозняком потянуло. Орион и Альфард одновременно вздрогнули и замолкли. В это же мгновение он вспомнил, с чего началась ссора кузенов — со слов Альфарда. «Ты в этом году один идёшь». Это было приятно. Том отложил книгу и прикрыл глаза. В камине потрескивали дрова, пахло хвоей. На мгновение Том даже пожалел, что в подземелье нет окон и не видно, как мягко падает снег и что каждая снежинка, кружащаяся в ночной тьме, подобна маленькой звезде.

За день до начала каникул, когда все шли на обед, Тома окликнула пятикурсница-гриффиндорка. Смерив его оценивающим взглядом, она протянула ему письмо.
— Просили тебе передать.
— Ты не очень-то похожа на сову, — сказал он, забирая у неё пергамент.
— Да, иначе я бы тебя клюнула, — фыркнула она и скрылась в толпе.
Он развернул письмо и скользнул глазами по строчкам. О сове он сказал с искренним удивлением, а не с желанием нагрубить, а слова, выведенные тонким почерком, в отличие от самого почерка, знакомы не были. Записки, извещавшие о необходимости подписать документ для попечителей, всегда приносили совы, всегда до завтрака, и всегда эти записки были полны одинаковых, из года в год повторявшихся высокопарных официальных фраз. Почему же в этот раз иначе? Том снова вспомнил о словах Альфарда. Может, в этом дело? В том, что теперь он будет один? Без дурака Хагрида, без вечно надутого хаффлпаффца Диггори, без заикавшейся на каждом слове Харрис, без растяпы Флинта, без остальных смехотворных, глупых, неловких, смущавшихся, нелепых — отвратительных — учеников из бедных семей или вовсе сирот… Может, в этот раз даже попечители не приедут… вот бы не приехали. Он и без них подпишет всё, что нужно.
— Она передала тебе любовную записку?
Том невольно скривился. Лестрейндж всегда был бестактен.
— Нет.
— Жалко. То-то смеху было, если б она в тебя втюрилась.
— Ты с ней знаком? — спросил Том, лишь бы Лестрейндж не продолжил расспросы о письме.
— Мы на одном курсе. Пытается быть заучкой, как МакГонагалл, но слишком глупа для этого.
— Не слушай его, Риддл, — влез Эйвери. — Он на неё злится. На последней защите от тёмных сил она ему отрастила щупальца прямо на…
— Эйвери, заткнись.
— Стеснительный какой…
— Да заткнись же!
— Оба помолчите. В защите от тёмных сил она хороша?
— Не осо…
— Ещё как! — снова вмешался Эйвери.
Том бросил на Лестрейнджа пристальный взгляд:
— Вызовешь её на дуэль и победишь, ясно? Не применяй непростительные заклинания, в остальном волен делать, что хочешь. Я не потерплю, чтоб моих будущих сподвижников унижали. Тем более девочки.
— Но…
— Это не обсуждается.
До позднего вечера записка пролежала у него в кармане.

— Проходите, мистер Риддл.
Поллукс Блэк оценивающе посмотрел на Тома своими круглыми чёрными глазами. Второй попечитель, Хайрем Прюэтт, кажется, вообще не интересовался происходящим и заискивающе махал рукой перед клювом Фоукса, пытаясь привлечь его внимание.
— Умная птичка, — бубнил он, — умная…
— Как видите, Поллукс, — услышал Том голос Альбуса Дамблдора, — у нас нет достаточных оснований полагать, что эти события как-то связаны.
— Умная птичка…
Том не сводил глаз с заигрываний Прюэтта с фениксом. Блэк и Дамблдор решат, что он просто вежливо отвернулся и старается не прислушиваться к их разговору. Собственно, это было почти правдой. Посмотреть в кабинете было на что и кроме попечителя с птицей: на столе и в шкафу громоздились самые причудливые и странные приборы. Том представлял, как (или хотя бы для чего) используется только половина из них. Он не отличался особенным любопытством в том, что не касалось непосредственно его самого, однако эти приборы невольно привлекали взгляд, заставляли размышлять о том, для чего они — тонкие, серебристые, невероятно изящные, возможно, созданные гоблинами, а если и не гоблинами, то наверняка величайшими волшебниками древности. «Или самим Дамблдором», — однажды подумал Том и вздрогнул, на мгновение вообразив, как профессор аккуратно собирает из мелких и очень хрупких деталей один из этих приборов, кое-где скрепляет их колдовством, но самые тонкие элементы не соединишь заклинанием, только руками — и Дамблдор осторожно, отточенными движениями, берёт их один за одним и соединяет, создавая тончайший и сложнейший инструмент.
Том покачал головой. Вот поэтому, именно поэтому он твёрдо решил, что не станет рассматривать ничего в кабинете Дамблдора, и именно потому не сводил теперь глаз с неловких заигрываний Прюэтта с безразличным Фоуксом.
— Оставлю свое мнение при себе, Альбус, — проскрипел Поллукс. — И, надеюсь, в один не самый приятный день мы не выясним вдруг, что ты просто прикрывал своих учеников.
— Будьте уверены, Поллукс, не выясним.
Тому показалось, что в голосе Дамблдора мелькнула ирония. Это идиоты, разумеется, ничего не узнают, если Дамблдор не хочет говорить.
— Умная птичка… Альбус, чем вы его кормите?
— Обсудим это позже, Хайрем. (Боковым зрением Том заметил, как Дамблдор указал в его сторону.) У нас посетитель. Том, присаживайся.
— Ах да, юный Риддл. Последний год, не так ли? И успехи поразительные…
Он опустился в кресло, по-прежнему не сводя глаз с огненного оперения Фоукса.
— Поразительные, — подтвердил Поллукс Блэк, поджав губы. — Вот, подпишите здесь, мистер Риддл. Вот перо…
Том наконец поднял взгляд, сдержанно улыбнулся и пробормотал слова благодарности, звучавшие, как ему показалось, в достаточной мере смущённо. Он старательно вывел своё имя внизу документа и поставил дату.
— Благодарю, мистер Риддл. — Поллукс Блэк свернул пергамент. — Позвольте спросить, у вас наверняка уже есть какие-то планы… чем вы собираетесь заниматься после окончания школы?
— Пока что, мистер Блэк, я бы не хотел рассказывать об этих планах.
— В самом деле, Поллукс, чего ты привязался? У парня последний семестр беспечных деньков остался, а ты только напоминаешь об этом!
— Это самый обычный вопрос, когда дело касается столь одарённых молодых людей, — сквозь зубы ответил Поллукс Блэк. — Но, безусловно, ваше дело, мистер Риддл, отвечать мне или нет.
Том подумал, что если они немедленно не уберутся, то он просто подожжёт что-нибудь в кабинете. Не книжный шкаф, разумеется, там хранятся слишком ценные книги, но вот бархатную мантию Блэка — можно.
— Ну, Альбус, — Прюэтт словно прочитал мысли Тома и заторопился, — нам пора. Перед Рождеством всегда столько дел обнаруживается. Поллукс виду не подаёт, но мы просто по уши в делах! Да вы знаете…
— Да, конечно, идём. Счастливого Рождества, Альбус.
— Счастливого Рождества. Передавайте от меня приветы вашим супругам.
Том уставился на кольцо с чёрным камнем, которое он носил на среднем пальце правой руки. Обычно, когда Том приходил не один, их, студентов, выпроваживали раньше, чем попечителей. Когда документы были подписаны, Дамблдор желал ученикам счастливого Рождества — и все понимали, что пора уходить. Попечители, как в прошлом году выяснил Том, задерживались лишь ненадолго, а потом шли в кабинет Диппета.
Когда Блэк и Прюэтт вышли, Дамблдор — Том видел это краем глаза — улыбнулся:
— Хайрема редко присылают от Совета. Считают, что он недостаточно серьёзен. А ты что скажешь, Том?
Хайрем — болван, но об этом не стоит говорить прямо, решил он.
— Наши подписи это просто формальность, нет так ли, профессор? Мистер Прюэтт не может ни на что повлиять, так что я не вижу разницы, серьёзен он или нет.

— Кстати, Том, вопреки словам мистера Прюэтта, у меня выдался совершенно свободный вечер. Я хотел бы пригласить тебя на чай, если ты не возражаешь.
Вот оно! Том ждал этих слов — и сомневался, прозвучат ли они. Было бы невероятной удачей теперь вывести профессора трансфигурации на разговор или даже на спор, например, о войне с Гриндельвальдом. Пожалуй, это была единственная тема, которая могла бы оказаться равно интересной им обоим. О том, что происходило на материке, Том знал больше, чем кто-либо из его соучеников и, возможно даже, больше почти всех министерских служащих. Два года назад он начал выписывать иностранные газеты, а когда понял, что газеты пишут или очень приукрашенную правду, или откровенную ложь, велел каждому из своих друзей, у которых были родственники за границей, чтоб те писали им как можно подробней о происходящем. Том подозревал, что ему известны кое-какие факты, о которых мог не знать даже Дамблдор, и казалось необыкновенно заманчивым вывести его на спор, не идейный, потому что мнение Дамблдора по поводу войн вообще, этой войны в частности, а также относительно вовлечённости в эту войну маггловского населения, Том знал и считал его не заслуживающим внимания. Намного интересней было бы обсудить военную стратегию Гриндельвальда, причины, по которым он не вторгается в Англию (Том не верил, что дело в страхе перед Дамблдором), а также перспективы и возможные результаты этой войны. Тому хотелось не просто поговорить, ему хотелось переспорить Дамблдора, победить его, доказать своё превосходство.
“Нанести ответный удар за тот, почти семилетней давности”, — Том прищурившись посмотрел на красноватые блики огня, скользившие по волосам и бороде Дамблдора. От волнения Том даже прикусил губу. Накануне вечером он подбирал слова, придумывал, как лучше ответить, но сейчас они все словно растаяли, оставив почему-то только образ кружащихся за окном снежинок, о которых он тоже думал.
— Если моё общество не… не… — подходящее слово никак не вспоминалось. Он по-прежнему смотрел на кольцо.
— Нет-нет, Том. Твоё общество сегодня будет мне в высшей степени приятно. Какой чай ты предпочитаешь? Или тебе больше нравится сливочное пиво?
— Оно слишком сладкое, сэр.
— Я так и думал.
Краем глаза Том увидел несколько взмахов палочкой — и вот уже на столе возникли две расписанные цветами чашки, блюдца, тонкие чайные ложки, чайничек с заваркой, сахарница и даже серебряный молочник. Последней появилась ваза со сладостями. Дамблдор как будто сомневался, нужна она или нет.
Тому захотелось задать совершенно детский вопрос — зачем всё это, когда можно было просто наколдовать чашки с чаем? Но это было глупо, да и вся обстановка была какой-то разочаровывающее легкомысленной, не располагавшей к серьёзному разговору.
— Я люблю разливать заварку, — пояснил Дамблдор. — А потом только добавлять кипяток. Наверное, это причуда. Но так чай мне кажется ароматней. Вопрос мистера Блэка показался тебе бестактным?
Чувстуя лёгкую досаду, Том переключил своё внимание с кольца на чашечку из тончайшего фарфора.
— Нет, сэр. Если мне будет позволено говорить прямо, то это просто не его дело.
Палочка с лёгким стуком опустилась на крышку стола. Пальцы аккуратно сжали ручку заварочного чайника, придержали крышечку — и в чашку полилась тёмная ароматная жидкость. Том почувствовал запах роз и земляники.
— Однако тебе было бы, что ответить ему?
— Да, — Том водил пальцем по ободку чашки, не решаясь попробовать чай.
— Вот и хорошо. Я испытал бы разочарование, если б оказалось, что пока ты не задумывался о своём будущем. Молока? Сахара?
— Нет, спасибо.
Палочка снова взлетела. Пара взмахов — и чашки наполнились доверху.
— Надеюсь, ты одобришь мой выбор чая.
— Уверен, что да, — с сомнением пробормотал Том. С другими ему было проще изображать восхищение, покорность, смущение, неловкость, которых он не испытывал. Ему легко было притворяться польщённым или озадаченным, если того требовала ситуация, но про Дамблдора говорили, будто он видит людей насквозь. Пять лет назад, впервые услышав об искусстве легилименции, Том прочитал о ней всё, что смог найти в библиотеке, верней, всё, что мог раздобыть второклашка. Тогда он узнал, что обычно для «чтения мыслей», как он тогда по наивности называл легилименцию, необходим достаточно продолжительный зрительный контакт, заклинания, открытость собеседника — или хотя бы волнение или испуг, которые снимают неосознанную защиту. Но есть волшебники, способные при желании считывать наиболее яркие образы и впечатления без долгого зрительного контакта и заклинаний. Особенно если эти образы волнуют или тревожат. Очевидно, Дамблдор был из таких, а потому, собираясь солгать или покривить душой, Том старался не смотреть ему прямо в глаза, но при этом и не отворачиваться: любой дурак поймёт, что ты лжёшь, если слишком часто смотреть в потолок, отвечая на вопросы. Однако в последнее время кое-что изменилось, и Том старался вовсе не смотреть на Дамблдора.
— Ты остаёшься в школе на каникулы?
— Да, как обычно, сэр. — Том сделал большой глоток слишком ароматного чая и постарался не морщиться.
— Думаю, что сейчас это даже разумно. Мир магглов сейчас небезопасен.
— Однако в магической Британии всё спокойно.
Говорить о маггловских политических проблемах Тому не хотелось. Кого вообще волнует, почему воюют магглы? Том знал, что Дамблдор был среди тех, кто выступал за вмешательство волшебников в маггловскую войну, и даже добился разрешения помещать некоторых пострадавших в больницу Святого Мунго, лечить их там, а потом отпускать, стирая память.
— Это очень относительное спокойствие, Том.
С другой стороны, маггловская война была подходящим мостиком к обсуждению войны в магической Европе. Нужно было только немного подтолкнуть разговор.
— Но с Европой не сравнить, — в его голосе мелькнул не наигранный, а вполне искренний азарт. Но тем лучше: Том давно знал — ничто так легко не подкупает любого собеседника как искренность.
— И всё-таки нельзя полагать себя в полной безопасности.
Разговор неожиданно легко разворачивался так, как хотелось Тому. И потому у него хватало аргументов.
— А когда можно было, сэр? Но вы только сравните: Розье мне говорил, что их французский дом захватили сторонники Гриндельвальда, и устроили там штаб-квартиру, а двоюродного дядю Розье, который в этом доме жил, за сопротивление отправили в Нурменгард. Это тюрьма для...
— Я помню, Том. Я читаю газеты… и письма.
В первый раз за вечер Том открыто взглянул на своего собеседника. Что-то в голосе Дамблдора сейчас озадачивало и заставляло забеспокоиться... как будто блеснул спрятанный в мягком снегу кинжал. Но по лицу его едва ли о чём-то можно было догадаться: чуть заметная улыбка, спокойный взгляд.
— Но не нужно и тревожиться больше обычного, — настойчиво проговорил Том и сжал кулак. Этот жест всегда помогал удерживать внимание слушателей, а сейчас ещё и помог справиться с неожиданным и сильным волнением. — Я слушаю, о чём говорят дети из семей волшебников, слушаю преподавателей и читаю газеты. Я считаю, что необходимо избегать крайностей, а все говорят о крайностях. Только о них. Мы должны бояться! Мы должны осторожничать! Каждую минуту мы должны помнить, что опасность угрожает и нам, ждать вторжения! Так думают только трусы!.. Или — если война до сих пор не пришла к нам, то о ней можно забыть, словно её и нет. Как будто нельзя не…
Громкий стук прервал его взволнованную речь. Том недовольно глянул за окно и увидел взъерошенную сову. Дамблдор открыл окно и впустил птицу. Он отвязал конверт и небрежно бросил его на стол. Казалось, что содержимое письма ничуть ему не интересно, но что-то подсказывало Тому, что это безразличие больше показное, чем искреннее. Том осторожно покосился на грязный, потёртый конверт с растрёпанными уголками. Обратного адреса там не было, как не было и имени отправителя. Том пригляделся — это был и не конверт вовсе, а просто сложенный вчетверо листок.
— Боюсь, — тихо сказал Дамблдор, — нам придётся прервать разговор.
— Да, сэр, — ответил Том после небольшой паузы, надеясь, что прозвучало это не слишком разочарованно.

«Однако, — потом прибавил профессор, — я хотел бы продолжить этот разговор, предположим, послезавтра».
Том сидел в пустой гостиной. Все уже ушли спать, или, нарушая правила, бродили где-то по школе, а ему не хотелось ни того, ни другого. Он собирался почитать кое-что по трансфигурации, но только рассеянно смотрел на иллюстрацию в учебнике, изображавшую превращение человека в камешек, вспоминал недолгую беседу с Дамблдором и пытался справиться с разочарованием. Надо же было этому письму прийти настолько не вовремя. В следующий раз придётся начинать заново, искать тему разговора, приводить новые аргументы… А Тому почему-то было сложно оставаться сосредоточенным, когда он говорил с Дамблдором. Этим вечером он только лишний раз убедился в этом.
— Риддл! Эй, Риддл, ау!
Это был Лестрейндж, который тоже выбрал не то время, чтоб появиться в гостиной.
— Что такое?
Он уселся на диван рядом с Томом:
— Я вызвал её на дуэль…
— Кого?
— Ту гриффиндорку.
— И?
Лестрейндж самодовольно фыркнул:
— Наверняка она сейчас в больничном крыле.
— Хорошо.
— Это было не очень сложно… — Лестрейндж очевидно ждал ещё какой-то реакции, но, не дождавшись, пробормотал: — Ладно, я пойду спать.
Том снова посмотрел на иллюстрацию. Изображённый там человек, очевидно, уже был мёртв: неестественная поза, руки бессильно свесились, глаза открыты, но взгляд бессмысленный.
«Миртл выглядела похоже».
Но кому могло прийти в голову помещать такую картинку в школьном учебнике? Зачем вообще, если только не с целью спрятать труп, превращать тело человека в камень?
«Ничего умней не придумали», — решил Том, захлопнув учебник.

— Каникулы! Мерлин дери, наконец-то каникулы! Я уж думал, не доживу до этого дня! Не знаю, как ты, но я сегодня намерен играть в снежки и вообще валять дурака. И чтоб ни одна книжка не попалась мне на глаза! А если попадётся — ей же хуже! Потому что я её спалю!
Судя по звукам, Блэк скакал по комнате, зажигая фонарики, и почти пел, да ещё и во весь голос. Он с первого курса просыпался раньше всех в спальне и раздражал остальных ненормально бодрым видом с раннего утра. Но на каникулах это казалось особенно возмутительным.
— Тише ты, — раздался сонный голос Эйвери. — Или это тебя я спалю, когда до палочки дотянусь. Каникулы же! А ты орёшь с утра...
— Вставайте, сони! Особенно ты вставай! Соня!
— Инсендио, — прошептал Эйвери.
— Протего! — отмахнулся Блэк, и в комнате запахло палёным волосом: заклинание Эйвери угодило по шелковым кистям его же балдахина. — Глаза разлепи сначала. А потом поджечь меня пытайся.
— Блэк, ну хоть на последних каникулах...
— Лестрейндж! Неужели, ты проснулся! Тебя ж обычно пушками не разбудишь.
— Спал плохо, — мрачно пояснил Лестрейндж.
— А что такое? По мамочке скучаешь? Или оплакиваешь разрушенный в бомбёжках особняк?
— Заткнись, Блэк.
— О, я угадал про особняк!
— Заткнись.
— Очень, очень грозно...
— Блэк, я тебя сейчас...
Том открыл глаза. В спальне царил обычный беспорядок: никто, кроме самого Тома, не складывал перед сном одежду, обычно мантии бросали прямо на пол, или небрежно вешали на спинки кроватей. Полуодетый Блэк вальсировал по комнате и украшал комнату похожим на снег пухом. Зажжённые им же фонарики освещали всю спальню, но едва ли их желтый свет мог сравниться в яркости с чистотой лучей зимнего солнца или с сиянием снега.
— Что ты мне сделаешь, а?
— Я...
— Забыл все заклинания? Тогда напиши мамочке, она пришлёт мне вопилку.
Ничего необычного в утренней перебанке не было, но её пора было прекратить. Слишком уж неуёмное буйство Блэка раздражало. Особенно сегодня, когда хотя бы ненадолго Том предпочёл бы остаться наедине со своими мыслями, образами из снов и воспоминаниями о прошлом вечере.
— Блэк, займись чем-нибудь полезным, будь добр. Если книги так тебе противны, поучись превращать прикроватный столик в собаку. Кажется, у тебя это так и не получилось.
— Риддл, ты как всегда весел и жизнерадостен, — протянул, немедленно стухнув, Блэк и уселся на кровать. — Ты вчера долго не возвращался. Мой дорогой папаша удлинил бумажки, которые ты подписывал, до пяти томов, и ты все читал?
— Мы говорили с профессором Дамблдором.
В этом не было ничего постыдного или глупого, но Том почувствовал, что покраснел, а Блэк словно почуял его секундную слабость или неуверенность.
— Ого. Приманиваешь гриффиндорцев, которые пока не поддались твоим чарам, Риддл?
— Заткнись! — Слово вылетело быстрей, чем Том вообще понял, что говорит.
— О, Лестрейндж на тебя плохо влияет, похоже.
— Заткнись, — повторил Том. И на сей раз он уже контролировал и голос, и интонации, а потому прозвучало это гораздо убедительней. Блэк снова стух и спросил:
— После завтрака я пойду к озеру. Кто со мной?
Никто не отозвался, и Блэк, махнув рукой, накинул мантию и вышел из спальни.
— Риддл, что за наргл тебя укусил? То есть, ты его здорово, конечно, приструнил, но...
— Эйвери, — не поднимаясь с кровати, даже не повернув головы, сказал Том, — расскажи мне, что ты знаешь о невербальных заклинаниях?
— Ох, не начинай...
— Отвечай, — велел Том.
Эйвери подчинился:
— Это заклинания, которые не нужно произносить вслух.
— Чем они лучше вербальных?
— Тем, что противник не знает твоих намерений.
— Верно. Почему ты не применил против Блэка невербальное заклинание? Мы изучали их в прошлом году.
— Я не...
— Вечером потренируем их.
— Но сейчас каникулы!
— Лестрейндж, объясни ему, почему каникулы не являются аргументом. Кстати, придёшь с ним.

Большой зал был залит тем светом, которого так не хватало в подземелье. Слегка щурясь, Том шёл вдоль стола Слизерина, чтоб занять место поближе к учительскому столу, где, к его неприятному удивлению, пустовало несколько мест — не было Дамблдора и Диппета. Все уже привыкли, что из-за войны на каникулы уезжают немногие, особенно охотно остаются в Хогвартсе полукровки и магглорождённые, а вот слизеринцы обычно разъезжаются. Этот год не стал исключением.
— Том, я так счастлива, что ты остаёшься на каникулы.
Он обернулся, уже зная, кого увидит. Невысокая, подчёркнуто изящная Клорис, младшая дочка Герберта Берка, шестикурсница с Рейвенкло, с прошлого года время от времени подходила к Тому с глупейшими вопросами по учёбе, дважды приглашала его на прогулку в Хогсмид, а на прошлый день святого Валентина прислала открытку, которую Эйвери назвал “самым безвкусным куском пергамента на острове и континенте за последние двести пятьдесят два года”. “А какой был раньше?” — спросил тогда Лестрейндж. “Статут о секретности!”
Но всё же Клорис была довольно милой и могла однажды оказаться нужной, поскольку её отец был не менее влиятелен, чем Поллукс Блэк, только в иной сфере, а потому Том иногда оказывал ей мелкие знаки внимания и помогал в учёбе. Ответной валентинки он, впрочем, ей не отправлял и не собирался.
— Клорис, ты тоже остаёшься?
— Да! — Она радостно улыбнулась. — Ты не представляешь, чего мне стоило уговорить родителей! Они всё-таки слишком беспокоятся...
Она сделала неопределённый жест и покачала головой.
— Не могу даже вообразить, — понимающе улыбнулся Том. Что могло быть проще такой улыбки и этих слов, но они попали в цель: Клорис просто просияла.
— Мальчики собираются играть в снежки у озера. Ты не присоединишься к ним?
— Блэк придумал?
— Да, Альфард. Очаровательная затея, да?
— В его стиле.
— Так ты присоединишься?
Том посмотрел на потолок Большого Зала — бесконечно-высокий и прозрачно-голубой, подумал о том, как ярко, должно быть, сейчас светит солнце и как блестит под ним снег, и сказал:
— Да.
— О, это так замечательно! — захлопала она в ладоши. — Сядешь сейчас со мной? Сейчас каникулы и не обязательно сидеть за факультетскими столами.
Он кивнул. Сейчас ему было всё равно, с кем сидеть.

Том надеялся, что после завтрака Клорис отвлечется на что-нибудь и забудет об обещании пойти с ней к озеру. Но подобные вещи девочки обычно помнят хорошо. Том мог бы от неё избавиться, не испортив отношения: можно было бы велеть, например, Эйвери отозвать её в сторонку и потренировать на ней какое-нибудь стирающее или изменяющее память заклинание, но у Эйвери и Инсендио плохо выходит, что говорить о более сложных чарах? И потом, дело не стоило такого риска.
— Удивительно, как много снега выпало, — щебетала Клорис, когда они вышли из замка. Она накинула тёплую мантию и пёструю шапку, а вокруг шеи обмотала длинный шарф. Том не признавал ни шарфы, ни шапки и ограничился только мантией потеплее. — Так редко бывает. Даже странно! В прошлом году, помнишь, почти все каникулы лил дождь. А в это раз — просто подарок для нас!
Том едва слушал её. Он давно понял, что говорить с девочками очень просто: достаточно просто кивать в нужных местах. Глядя на заснеженные горы, Том думал о том, что Клорис в чём-то права: погода стояла очень странная. Было не так уж холодно в последние дни, и туч было мало. Откуда взялся такой густой снег, причём не только в горах, но и здесь? Словно кто-то поколдовал…
— Риддл! Риддл, ты оглох?
По свежепротоптанной дорожке к нему шагала МакГонагалл. Том заметил, как Клорис недовольно поджала губы. Но его собственную рассеянную задумчивость как ветром сдуло. Эта очкастая гриффиндорская заучка не выносила его, так что обратиться к нему она могла только по одной причине.
— У тебя письмо для меня? — быстро спросил он.
— Письмо? — удивилась МакГонагалл. — Я похожа на сову?
— Есть немного, — фыркнула Клорис, но Том жестом оборвал её смех.
— Тогда чего тебе?
Она поправила очки и, нахмурившись, сказала:
— Августа отказалась говорить с тобой или твоими прихвостнями, но кто-то всё-таки должен. Не вынуждай её больше нарушать правила и устраивать дуэли. Всё равно ничем хорошим это не кончится.
— Для неё?
— Для твоих приятелей. У Августы не очень хорошо получаются бытовые заклинания, но с боевыми всё в порядке, в чём вчера Лестрейндж убедился. Совершенно очевидно, что сам бы он не полез, это ты велел. И именно поэтому я обращаюсь к тебе: не…
— Погоди, МакГонагалл, — перебил её Том. — Твоя подружка вчера вечером попала в больничное крыло, так?
— Нет. — Брови её удивлённо взлетели вверх. — Риддл, не помню, чтоб ты задавал столько вопросов невпопад. Это свидание влияет?
Клорис мгновенно залилась краской, но Том пропустил шпильку мимо ушей.
— МакГонагалл, погоди. Ты хочешь сказать, что Лестрейндж проиграл вчера?
— Если тебя устраивает такая формулировка, то да. И, Риддл, учти, что…
— Я понял.
— Очень на это рассчитываю, — бросила она и удалилась.
— Удивительно, что таких зануд пускают в Гриффиндор! — всплеснула руками Клорис. — О чём это вы говорили с ней, Том? Вчера была дуэль, да?
— Нет, — резко ответил Том и едва удержался, чтоб не прибавить: «Не твое дело!»
Но Клорис словно и не заметила его резкости.
— Жалко. Дуэли между гриффиндорцами и слизеринцами — это интересно… гораздо интересней, чем то, как обычно у нас на факультете выясняют отношения.
— У вас не бывает дуэлей? — спросил Том. Его не особо интересовал ответ, но Клорис необходимо было дать какую-то тему для болтовни.
— Бывают, конечно, но мы почти никогда не стремимся просто победить. Мы стремимся превзойти противника мастерством, сложностью заклинаний… так что если ты успеешь поставить щитовые чары против какого-нибудь особенно хитрого заклинания противника, а потом не бросишь в него чем-нибудь ещё хитрей, то это всё равно что проигрыш.
— Для умников с Рейвенкло это не особенно умно.
— Да, но, ты знаешь, как некоторые говорят: с тех пор, как пропала диадема Рейвенкло, у нас учатся или недалёкие, или свихнутые. Идём?
У озера уже выросла небольшая снежная крепость. Возвёл её, не без помощи магии, Альфард Блэк, он же её теперь — совершенно без помощи магии — защищал, снежками отбиваясь от значительно превосходящих сил противника. Том отметил странный контраст между без конца орущими и громко смеющимися учениками и совершенной тишиной озера. Его поверхность всегда была удивительно гладкой, словно ветер никогда не касался чёрной воды.
— Мне всегда жутко, когда я смотрю на озеро, — заметила Клорис. — Но ты-то не боишься, а?
— Нет. Мне интересно, почему оно никогда не замерзает, даже у берега, даже в самые сильные морозы.
— Бр-р-р, не знаю и знать не хочу. Говорят, там русалки живут. Наверное, они мешают озеру замёрзнуть.